Родственные связи:
Джон и Мэгги Дориан - младшие брат и сестра.
Мэйв Дориан - тётя.
Место рождения:
Лимерик, Ирландия.
У этого янки крупные пальцы, срезанные почти под корень ногти. Перстни золотые, массивные, крупные - как он сам. Вены на запястьях вздувшиеся, рукава криво подвернуты до локтей, рубашка не полностью застегнута – сама небрежность и грубая мужская сила, ни стиля, ни элегантности, ничего.
Честер не может себе представить ни одной чертовой ситуации, в которой он мог бы появиться перед своими людьми в таком виде. Дориан – это утонченность и чувство стиля, манеры и слово чести.
Каждый раз заходя в свой кабинет, Честер Дориан чувствует себя значительно увереннее. Возможно, сказывается уверенность в том, что на сей раз в него не будут целиться из револьвера или наличие его людей за тонкой стенкой, кто знает. Но он проходит, вальяжно садится на стул, раскидывая ноги как можно шире. Сигара в уголке губ медленно тлеет, а Иисус, распятый на кресте медной иконки, даже не поднимает взгляд на него, увлеченно рассматривая ноги, прибитые к куску металла игрушечными гвоздями.
Всё что остается Честеру, это смотреть - внимательно, не пропуская ни одной детали, - поскольку, чёрт возьми, он умеет это лучше всего – видеть то, что скрыто от других и анализировать.
В церкви пахнет ладаном.
Раньше Честер постоянно акцентировал на этом внимание. Он давно утратил веру в Бога, а потому это единственное, что остается с ним. Дориан считает ангелов на стенах да разглядывает распятого Христа. Он должен постыдиться, но чувство стыда кануло туда же, куда и вера. Нужно отдать должное, он чувствует странное облегчение.
Ему интересно, верят ли другие.
В тот момент, на грани между жизнью и смертью, которые отделяет друг от друга дурацкий рычаг, Честер жалеет о несказанном, не сделанном. Он решился спустить курок, зная цифру паршивой вероятности того, что заложенный в барабане свинец может разнести его голову на куски, как гнилой овощ; а на то, чтобы сделать шаг к Терри и сказать то, свербящее в груди, не нашёл смелости.
У Честера Дориана есть честь и чувство собственного стиля, есть тонкий ум и тёмные желания, скрытые от взора остальных, есть плескающаяся чернота внутри, что пожирает его. Эту черноту необходимо подкармливать и держать в узде, чтобы она не вырвалась на волю, и, если быть честным, Честер мастерски с этим справляется.
Он садится в машину, и откидывается на спинку сиденья.
Чернота внутри смотрит на него глазами матери.
Зуд под кожей становится всё сильней, а эфемерные пальцы сжимают горло.
Честер хмыкает и выглядит практически довольным, хотя заметно, как его пальцы сбиваются, пытаясь высечь спичкой нужную искру, чтобы, наконец, закурить. Но едва ли это растормошило его достаточно: Честер Дориан не боится смерти, он ходит с ней под руку; и когда впадает в немилость, она забирает у него самое дорогое — семью, отрывая по кускам, прежде чем снова становится плечом к плечу.
Он убивает. С трудом, скрипом ломающихся моральных принципов внутри себя. Он выполняет приказы беспрекословно и вспоминает:
Нечто потрясающее заключается в том, что выстрелить нужно лишь раз.
Честер не знает, сколько раз нужно выстрелить, чтобы перестали мерещиться глаза матери на череде чужих лиц.
Планы на игру: цели персонажа, чего он хочет достичь. |
ПРОБНЫЙ ПОСТ У Бёргменна теперь было очень много времени. Бесцельного, абсолютно бессмысленного.
Утром он на кухне отработанными до автоматизма движениями включал поочередно чайник и кофемашину, доставал из холодильника остатки вчерашней еды, засовывал в микроволновку и несколькими нажатиями запускал режим разогрева. Когда звучало поочередно несколько сигналов о готовности, он наливал себе кофе и уходил, оставив завтрак нетронутым. Обед был нисколько не лучше завтрака, а ужин оказывался немногим лучше, чем обед.
Леннарт терпеть не мог увязать в людях и в чувствах. Раньше он вообще считал любую зависимость ненужным приложением к жизни. Но Леннарт застрял. Безбожно, отвратительно, безвариантно и намертво увяз. Застрял в этих до жути одинаковых днях и ночах. Тоска, уже привычная и унылая, давно засела под рёбрами и обосновалась там, кажется, навсегда. Повседневность не воспринималась. Никак. Вообще.
Очередной день скатился к вечеру, и уже со стопроцентной уверенностью его тоже можно было смело выкинуть на свалку. К огромному вороху таких же дней, которые он уже выбросил за ненадобностью и однобокостью.
Наверное, стоило пожалеть о прошлом. Прошлое сейчас казалось... Сложнее? Или наоборот, проще? Доигрался. Так всегда бывает, когда слишком долго лжёшь самому себе и всем вокруг. Каждый день и каждый раз все по кругу - два шага, поворот, ещё два шага, лестница на второй этаж. Ещё два - и выход на крошечный балкон квартирки. Вечное круговое движение, подчинённое плавному и, на первый взгляд, незаметном ритму. Упорядоченный хаос. Систематизированный кромешный ад.
Иногда Леннарту казалось, что за пределами его точно выверенной траектории мир сходит с ума или всегда и был таким, безумным, а ему лишь удалось отыскать узкую надежную тропу через бездонные трясины. Стоило шагнуть в сторону, нарушить распорядок, как реальность бесилась, выдавала помехи и радиоактивные всплески, словно силилась вытолкнуть Леннарта обратно в привычное русло. Или потопить безвозвратно.
Но сегодня безумие пробило брешь в его шаре с запасом воздуха на пару десятков лет. Оно затопило его ещё пару секунд назад казавшийся таким прочным вакуум, по секунде набирая сотню литров всё нового и нового сумасшествия. Ему конец. Всему этому миру конец, без права на воскрешение.
Они сидели в квартире. Одна за другой минуты пролетали в молчании. Бёргменн смотрел на то, как ложка за ложкой Тони поедал суп. Он не торопился, как часто делают это голодные и напуганные бездомные, знающие, что на завтра им может не выпасть такая удача. Он не выглядел загнанным зверем, смотрящим на мир сквозь призму ненависти, нет. Тони всё такой же. Спокойный, вдумчивый, глубокого и рационально размышляющий, молчаливый, если это нужно. Только не улыбчивый, не сияющий, как прежде. Это он, Леннарт уверен, уверена та его часть, которая воскресла вместе с Картером спустя тринадцать лет. Где искать остальное, Бёргменн не знал, но предполагал, что в прошлом.
— Наелся? — это было его первое слово за последние полчаса. — Хочешь ещё?
|
